Проморгали. Честно говоря, проморгали

Материал из Милләттәшләр
Перейти к: навигация, поиск
Рудольф Нуриев
(1938-1993

Нуриев Рудольф Хамитович - Артист балета, балетмейстер

Генеральная прокуратура России реабилитировала Рудольфа Нуриеева — теперь он не изменник Родины, каковым по приговору советского суда был много лет, а жертва политических репрессий. О том, как готовились осуждение знаменитого артиста и его последующая реабилитация, корреспонденту “Ъ” Татьяне Кузнецовой рассказала старший помощник генерального прокурора РФ государственный советник юстиции 2-го класса Галина Весновская.

— На основании чего было возбуждено уголовное дело Нуреева, кто был его инициатором?

— Основанием послужил отказ Нуреева возвратиться после гастролей во Франции на родину. Факт побега широко освещался западными СМИ, и правоохранительные органы пришли к выводу, что Нуреевым совершено преступление, поскольку в этих публикациях порочилась позиция, весь строй Советского Союза. Хотя в материалах дела это официально не звучит.

— Осуждение происходило публично или на закрытом заседании?

— Вот смотрите, суд определяет: “Поскольку подсудимый Нуреев находится за пределами Советского Союза и доставить его в зал заседаний не представляется возможным, судебная коллегия, совещаясь на месте, определила: дело рассмотреть в отсутствие подсудимого Нуреева…” Здесь есть пометка, что дело рассмотрено в закрытом судебном заседании.

— А если предположить невероятное — Нуреев вернулся, чтобы участвовать в процессе. Его бы посадили?

— Не исключено. В тот период именно такая практика и была. Таких, как он, признавали виновными в таком тяжелом государственном преступлении, как измена Родине.

— В приговоре сказано: “с конфискацией имущества”. В чем состояло это имущество и было ли оно конфисковано?

— У Нуреева был проведен обыск. Тогда у него была комната в коммунальной квартире, но проживал он в квартире своего учителя Пушкина. Арест был наложен на пианино, принадлежавшее Нурееву, находящееся в его комнате, в которой проживала его сестра, Нуреева Роза Нурмухаммедовна. “Пианино ‘Беккер’, номер 4546, на внутренней стороне левой боковой стенки полированное, под орех, новое, с небольшими вмятинами, форма угла со стороны…” Согласно материалам дела, 3 ноября 1961 года Роза Нурмухаммедовна дала расписку в том, что она берет этот предмет на ответственное хранение.

— Эти семь лет — максимальный срок?

— Нет. Нурееву определили меру наказания ниже низшего предела. Статья 64 УК предусматривает от 10 лет лишения свободы. В судебном решении указано, что — наряду с тяжестью совершенного им преступления — принят во внимание его возраст и конкретные мотивы и обстоятельства, при которых им было совершено указанное преступление. Что касается мотивов, то они четко просматриваются по материалам уголовного дела. Ему запретили дальнейшие зарубежные гастроли. И Нуреев пришел к выводу, что его карьера на этом будет завершена. Его могут сослать. На мой взгляд, решение о побеге он вынашивал, поскольку эта акция, по материалам дела, кажется подготовленной заранее.

— Правда? Господствует мнение, что это был спонтанный порыв.

— У меня сложилось другое мнение. Нуреев мало общался с представителями труппы, его больше интересовало иностранное окружение — поклонники, поклонницы. Он активно и очень упорно изучал английский язык. К тому же в первые же секунды побега в дело активно вмешались полицейские силы Франции. Для того чтобы отделить его от советских представителей, вернее, изолировать.

— Были ли в материалах дела оперативные данные сотрудников так называемых компетентных органов, которые сопровождали труппу?

— В материалах дела таких сведений нет. Здесь представлены материалы буржуазной прессы и протоколы допросов очевидцев — членов труппы и администрации театра.

— Раз сотрудников КГБ называют администрацией театра, указаны ли их имена, должности?

— Да, конечно. Заместитель директора, руководитель труппы и еще как-то, рабочий сцены.

— Не складывается ли из материалов дела впечатление, что органы в данном случае сработали очень топорно?

— Проморгали. Честно говоря, проморгали. Они предвидели, скорее всего, допускали этот поступок, но не были подготовлены к нему. Потому что у него не было при себе вещей, кроме фотоаппарата и куртки. Все его вещи уже были погружены в лондонский самолет. И в беседе с администрацией театра, которая проходила в это время, он вел себя нервозно, так сказать, взволнованно.

— А сколько их было — “представителей администрации”?

— Активно действовал один. Но его действия были пресечены полицией. Полиция отвела Нуреева в одну сторону, представителя администрации — в другую. После этого состоялась одна-единственная беседа.

— Есть ли в материалах дела рассказ об этой беседе?

— Да. Нуреев отказался возвращаться, боясь преследований. Но чувствовал даже при этом себя не очень уверенно. Вот показания одного из очевидцев: “После объявления Нурееву о том, что он не может лететь в Англию, а должен на нашем самолете, который взлетает на два часа позже, вылететь в Москву для переговоров, Нуреев побледнел и находился в каком-то шоковом состоянии. Он заявил, что у него нет костюма и выступать в Москве он не сможет, что он хотел бы быть в Лондоне со всеми вместе. Настроение у него было очень подавленное. Ему предложили попрощаться с представителями труппы и пройти в зал ожидания. Он отказался. Тогда мы пошли в кафе при аэровокзале. Появилась женщина, с которой его видели ранее. Он подошел к ней, они о чем-то коротко переговорили, Нуреев вернулся за столик, где сидел представитель посольства и заведующий фирмой, которая принимала театр. Потом появлялась еще раз та женщина. Нуреев еще раз подходил к ней, еще раз переговорил, сел в кресло. Был бледен, его лихорадило. Его попросили объяснить, что происходит. Успокаивали, чтобы он не волновался. Он ответил, что обдумал, все решил, не раскрывая своего решения. Что его решение окончательно и он его не изменит. И после этого он…”

— Что же он сделал? Как он от них ушел?

— Очень просто. После этого разговора полицейские подошли и разъединили его и представителя администрации.

— Так прыжка-то не было?

— Не было. Это условный образ, символический.

— Вы, наверное, рассматриваете много дел подобного рода. Что вас как специалиста удивило в деле Нуреева?

— В этом деле судьба человека выразилась. Она повернула его жизнь буквально на 180 градусов. Вы знаете, мне очень приятно, что люди, окружавшие его в тот период, дали ему очень объективную характеристику. Люди показали свою честность. Они объективно говорили о чертах его характера — и о вздорности, и о непредсказуемости, и капризности. Но ни один не умалил его талант. Ни один!


Дорога предательства

Рудольф Нуреев (1938-1993) был осужден в СССР в 1962 году, через год после того, как остался на Западе во время парижских гастролей Кировского театра. Судебная коллегия по уголовным делам г. Ленинграда приговорила его заочно к семи годам лишения свободы и конфискации имущества по статье 64 УК РСФСР (”измена Родине”), уголовное дело #50888.

Дело Нуреева было пересмотрено по инициативе его сестры, отправившей этим летом заявление в Комиссию по реабилитации при президенте. Через 11 дней после получения официальной бумаги Генпрокуратура России объявила о его реабилитации.

В последние годы жизни Нуреев неоднократно бывал в СССР: в 1987 году он приезжал проститься со смертельно больной матерью, в 89-ом, сам смертельно больной, танцевал “Сильфиду” в Кировском, а в 92-м, за несколько месяцев до смерти, дирижировал в Казани балетом “Ромео и Джульетта”. Ходят слухи, будто ему покровительствовала Раиса Горбачева, что и позволило Нурееву пренебречь угрозой семилетней отсидки.

Нуреев умер самым богатым танцовщиком мира: к моменту смерти в парижской больнице его состояние оценивалось в $50-80 млн плюс стоимость трех квартир и трех собственных островов.

Стоит отметить, что в начале сентября в Нью-Йорке прошла презентация книги Дианы Солби “Рудольф Нуреев”, в которой утверждается, что на герое до сих пор висит судимость. Теперь финал монографии придется переделать.


“Я хочу работать повсюду”

Очевидцы побега советского танцовщика еще давали показания ленинградской следственной комиссии, а сам Нуреев уже надиктовывал журналистам свою “Автобиографию”. Благодаря издательству “Аграф” мы можем познакомиться с его восприятием тех событий.

Во время пребывания в Париже я чувствовал, что угроза нарастает. Я ощущал себя птицей в силках, которые стягивали все туже и туже… За “безответственный” образ жизни, как они это называли. Сколько раз в годы учебы в Ленинграде и выступлений в Кировском мне говорили: “Нуреев, твое присутствие портит здесь всю атмосферу, ты — темное пятно на чистом теле нашей труппы…”

И вот в тот момент, когда труппа начала выходить (на посадку в лондонский самолет.— Ъ), Сергеев (первый танцовщик и фактический глава труппы.— Ъ) подошел ко мне и сказал с улыбкой: “Рудик, ты сейчас с нами не поедешь. Мы только что получили телеграмму из Москвы о том, что ты должен танцевать завтра в Кремле”. Я понял, что это последний ход в трехлетней кампании против меня… никаких поездок за границу впредь и отказ навсегда от положения первого танцовщика, которое мне предстояло получить через пару лет. Я буду обречен на полную безвестность. И тут я почувствовал, что скорее убью себя…

А затем я совершил это — после самого длинного и захватывающего прыжка в моей карьере я приземлился прямо в объятия двух инспекторов: “Я хочу остаться”,— выдохнул я… Полицейские объяснили, что мне придется подписать требуемую форму с просьбой об официальном “предоставлении убежища”, но прежде, согласно правилам, я должен провести пять минут в комнате один, размышляя — без какого-либо давления — о решении, которое собираюсь принять… Я был один. Четыре белые стены и две двери. Два выхода в две разные жизни…
Мысли, естественно, возвращались к родным… ко всему, что у меня было самого дорогого и сделало тем, что я есть. И в то же время к жизни, полной ежедневных мелочных преследований, инсинуаций, мелких доносов. Жизни, заставившей, как я хорошо знал, некоторых молодых артистов моего поколения покончить с собой, чтобы не вести безнадежную борьбу.

У новой свободы был суровый вид. Я буду один, но не так, как мне всегда страстно хотелось: это будет полное одиночество. Но я надеялся, и этого было довольно. И я пошел в кабинет инспекторов…

Я хочу, подобно слепому, попробовать на ощупь все, что меня окружает. Я хочу иметь возможность работать повсюду — в Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Токио и, разумеется, в самом, на мой вкус, прекрасном из театров — сине-серебряном Кировском в Ленинграде. Мне двадцать четыре года. Я не желаю, чтобы кто-то решал за меня мое будущее, определял, в каком направлении мне “следует” развиваться. Я попробую дойти до этого самостоятельно. Вот что я понимаю под словом “свобода”.

Источник

  • «Проморгали. Честно говоря, проморгали» «Коммерсантъ-Власть» 1998, № 37